ОТ РЕДАКЦИИ. КУЛЬТОВАЯ ЭССЕИСТИКА И ВОИНСТВУЮЩЕЕ ЭСТЕТСТВО. ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ К АЛЬМАНАХУ ЭСТЕТОСКОП.2014_ПРОЗА

[...] Эстетство авторов альманаха явственно вырисовывается в их произведениях как отчаянный прорыв к красоте. Причудлив вкус автора. Глаз его изощрен в цветах и красочных эффектах. Он не признает общепризнанный стиль украшений (He disregarded the decoration of mere fashion). Дерзки и огромны его замыслы, варварской пышностью окрашены все выдумки его. Иные сочтут его сумасшедшим. Однако приближенные его знают, что это не так. Среди образов, порожденных им, есть подлинно бредовые – порождения безумия. Много здесь прекрасного, много непристойного и странного, немало того, что вызывает ужас и еще чаще – отвращение. Впрямь, в этих семи покоях бродят живые сны. Литература как средство борьбы с духом небытия, с духом тьмы – таков новый и смелый посыл автора нашего альманаха.
Остановлюсь теперь подробнее на типичном герое произведения, вошедшего в альманах «Эстетоскоп.2014_Проза». Рассказывая свои истории, наши авторы берут ту же трагическую проблему утончения, но с другой ее, не романтической, не приукрашенной и жуткой стороны. Они сразу вводят нас в мир души, опустошенной эстетством, души, ставшей рабою вещей, той материальной ткани бытия, столь неосторожно потревоженной им. Вот как описываются в альманахе эти состояния: «Он тяжко страдал от болезненной остроты ощущений, он мог выносить только пищу, лишенную каких-либо вкусовых признаков, носить платье только из известной ткани; запах любого цветка обременял его, глаза его страдали от самого слабого света, и только некоторые звуки, именно звуки музыкальных инструментов, не внушали ему ужаса». И вот герой, жизнь которого началась как пиршество красоты, постепенно принужден удалить из своего окружения все красочное, замкнуться в тесные пределы одного дома, наконец – одной комнаты. И творчество – ибо герой и художник, и композитор – приковывает и пугает взоры наготой и дикостью замысла. В лексических перебоях и в мелодике текста все выступает обнаженным и разлагающимся на отвлеченные элементы. Сложность живого единства уже больше не вмещается его духом.
Путь героя реально изживается автором. Эстетство для него не есть явление порядка только эстетического, в нем действительно заостряется для поэта-мыслителя проблема соотношения духа и плоти. Весь материальный мир надвигается на дух лирического героя произведения. Это уже не только страдания утонченного художника – болезненная чувствительность погружает его в непрерывное состояние «страха страха». Все то, чего он не мог изгнать из своего обихода, – самое недвижное бытие его квартиры, атмосферические явления, какой-нибудь случайный звук – все рождает в нем суеверные ужасы. Суеверие – явление того же порядка, что и эстетство: и оно возмездие за нарушенную связь духа и плоти, и в нем, как в доведенной до крайности утонченности, связь эта искажена, и дух рабствует у плоти. Не в больном воображении автора, а в плане некой духовной реальности покрываются трещинами панели многоквартирного дома, окна которого «подобны глазным впадинам», – древние эти панели и выбоины на проспекте перед ним с чахлыми деревцами по обочинам действительно все больше наполняются смертью и немочью. Это проявляется в постепенном и несомненном разжижении и опустошении их особенной, лишь им приемлемой атмосферы, а в меру этого хозяин квартиры все более угасает, становится как бы тенью ее. Это отражается и на внешности героя: «шелковистые волосы его падали теперь в полном беспорядке, и как тысячи тех паутинок, что по осени носятся в воздухе, они не ложились, а взвивались вокруг лица его, напоминая собой призрачные арабески, чуждые представлению о человеческом существе». В человеке все ускоряющимися скачками довершается гибель личности – гибель, вызванная утончением ее, – но в самый час этой гибели на мгновение восстанавливается нарушенное взаимоотношение духа и материи. Снова дух – властелин и вожатый мертвой материи на новых неведомых путях. Умирая, герой рассказа влечет за собою железобетонные конструкции дома. Расщелина, едва заметным зигзагом проходившая от кровли до основания здания, в самый миг его смерти расселась, стены обрушились, и жители соседних домов исподволь растащили по своим нуждам то, что осталось от его жилища. Так заканчивается в этом рассказе тяжба духа и плоти, оставляя нас в недоумении – подлинно ли расколдована здесь власть материального мира и дух освобожден, или же судьба их повенчана совместной гибелью. [...]