Юрий Проскуряков
Пабло Пикассо русской провинции. Эскизный портрет
творчества Владимира Солянова
На дворе
тогда стоял 1949 год, но с той поры и до наших дней, вначале на всей
громадной территории СССР, а теперь уже преимущественно в российской
провинции, не прекращается борьба с так называемым "формализмом".
А ведь это было вполне естественно для возвышенной души - мечтать из
убогого быта бессмысленности и беспробудного пьянства окружающей русской
провинциальной жизни о вечном цветении красок, о истине, запечатленной
в немеркнущих произведениях искусства.
Помню первую
нашу встречу в реставрационной мастерской Радищевского художественного
музея в Саратове. Эта мастерская была убежищем художников-нон-конформистов,
последним пристанищем непокорившихся и несломленных. Здесь работали
Юстицкий и Гущин, бывал здесь и Щеглов, замечательный живописец, учитель Владимира
Алексеевича Солянова в Саратовском художественном училище, здесь до
самой своей преждевременной смерти работал Аржанов, и по сей день здесь трудится
непонятый и неоцененный по достоинству Вячеслав Лопатин. Может быть,
в силу узости саратовского интеллектуального круга или из-за однообразного
тесного общения, но в произведениях художников, так или иначе связанных
с Радищевским музеем наблюдается нечто общее, отличающее их от столичных
стилистических и художественных школ. И это даже несмотря на несомненное
влияние на саратовских художников таких гениев живописи, вышедших из
этих мест, как Павел Кузнецов и Петров-Водкин. До определенного времени
художественное мышление Солянова развивалось в русле неоформленных
эстетически и не изученных тенденций близких ему по жизни, по дружбе, по судьбе
художников. К этому периоду можно отнести самые ранние его работы саратовского
периода творчества.
Но умер Гущин,
породив после себя господствующее для саратовского художественного андеграунда
живописное направление, представляющее собой некий синтез импрессионизма
с экспрессионизмом, характерными чертами которого является исчезновение
в картинах света, прихотливое изящество мазка, трагичность и пессимизм
мировосприятия, резко контрастировавшие с господствующим в то время бравурным
энтузиазмом заказного официозного творчества. Солянов был единственным
в этом поколении художником, позволившим себе отклониться, как от официозной
линии, так и от линии чисто эстетического сопротивления провинциального
нон-конформизма в сторону суперсовременных новаций.
Друг за другом
последовали три основных новаторских периода его живописных новаций,
которые часто опережали свое время не только в пределах провинциального и столичного
творчества, но, возможно, шагали в ногу с лучшими достижениями мирового
авангарда. Первой значительной новацией были его работы, которые я условно
называю, за неимением лучшего термина, эремизмом (от греческого - пустыня,
безлюдие, место, где не с кем поговорить).
Возможно, на
возникновение идей эремизма оказали влияние серии более ранних рисунков,
почти фантастических в своей нереальности пейзажей, сделанных Соляновым
в Туркмении, на развалинах древнего Мерва. Тончайшие, еле уловимые градации
красок на его, кажущихся, но только кажущихся пустыми абстрактных картинах,
вызывают одновременно мысли о конце всего сущего и о начале мира, о самом
моменте зарождения материи, может быть, жизни. Выставка эремистских картин
не была допущена до зрителя, хотя, кроме новых эстетических идей и несомненного
дарования автора, в картинах не было ничего крамольного. Но это по-своему
справедливо. Ведь художник с наслаждением читал философские сочинения
отнюдь не по программе марксистско-ленинского безлика, прошу прощения "ликбеза".
На столе книга Рене Генона.
